Россия – кавказское государство

МОСКВА, 4 мая, Caucasus Times — (Автор- Сергей Маркедонов, заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук)

Южный Кавказ (или Закавказье, как называли этот регион в советский период)- регион специфический хотя бы потому, что здесь российская дипломатия в минимальной степени готова к уступкам и компромиссам. Напротив Россия стремится сохранить эксклюзивную роль в урегулировании «замороженных конфликтов», не допустить к этому процессу других «честных маклеров». В начале 1990-х годов Россия без долгих колебаний отказалась от территориальных претензий, хотя в этнокультурном отношении Северный и Восточный Казахстан, Крым или Донбасс гораздо ближе России, чем Грузия или Азербайджан. Из того же Казахстана в начале 1990-х гг. уехало почти 1 млн. чел. этнических русских, что не мешало впоследствии рассматривать это государство в качестве главного «евразийского партнера» Москвы. Более того, многомиллионные русские общины Украины и Казахстана были инкорпорированы в состав этих государств без какой-либо агрессивной реакции со стороны Москвы. Даже в период «позднего Ельцина» оппозиционная по своему составу Государственная Дума ратифицировала российско-украинский межгосударственный договор.

Намного более пассивной была российская политика на прибалтийском направлении, несмотря на крупные русские общины Латвии и Эстонии. В гораздо меньшей степени (по сравнению с Южным Кавказом) Россия вовлечена в политические процессы в Центральной Азии. В 2001 году Россия дала «добро» на проникновение в регион американцев, а сегодня не слишком то препятствует китайскому «освоению» региона. Даже в то время, когда покойный ныне президент Туркменистана Сапармурат Ниязов (Туркменбаши) осуществлял откровенно антирусскую внутреннюю политику, позиция Москвы была «политически корректной». В случае с Приднестровьем РФ готова к интернационализации конфликтного урегулирования (сегодня по факту в этой остывшей «горячей точке» действует не одна, а две страны-гаранта Украина и Россия). И хотя отношений между Россией и Молдовой также оставляют желать лучшего, Москва хотя бы в риторике готова к ревизии своей политики санкций, направленных против Кишинева.

Но на Южном Кавказе у России другие, более высокие ставки. Ни один вопрос не заставлял российских представителей в ООН демонстративно покидать заседания Совета безопасности. Дискуссия по перспективам грузино-абхазского урегулирования, имевшая место 11 апреля 2007 года, создала такой прецедент. C первых дней своего существования посткоммунистическая Россия обозначила Южный Кавказ, как зону своих приоритетных стратегических интересов. Российская Федерация в качестве правопреемника СССР претендовала на особую роль в кавказской геополитике. И сегодня у многих российских и зарубежных экспертов вызывает недоумение та настойчивость, с которой Москва стремится сохранить свое политическое доминирование в этой части постсоветского пространства.
Между тем российское доминирование на юге Кавказа не является вопросом ее «имперского возрождения». Обеспечение стабильности в бывших республиках Закавказья – принципиальное условие для мирного развития внутри самой России, сохранения ее государственной целостности. Россия – кавказское государство. И данный тезис – не красивая метафора. 7 субъектов РФ находятся непосредственно на территории Северного Кавказа, а еще 4 на территории Степного Предкавказья. Территория российского Северного Кавказа по своим размерам превышает площадь всех независимых государства Южного Кавказа.

Практически все этнополитические конфликты на территории Юга России имеют тесную связь с конфликтами в бывших советских республиках Закавказья. Радикализации этнонационалистических выступлений в Кабардино-Балкарии (КБР) в 1992 году способствовал начавшийся грузино-абхазский вооруженный конфликт. Конгресс карабдинского народа (ККН) высказался в поддержку абхазских сепаратистов. Началось формирование добровольческих отрядов для участия в грузино-абхазском конфликте на абхазской стороне. ККН поддержала другая организация, исповедовавшая общекавказский национализм — КГНК (Конфедерация горских народов Кавказа). Формирование незаконных вооруженных формирований было запрещено властями Кабардино-Балкарии. Такое решение вызвало протест со стороны радикальных кабардинских этнонационалистов, прошли столкновения активистов ККН и КГНК с милицией. В сентябре 1992 г. со стороны ККН прозвучали лозунги о выходе Кабарды из состава России и о выводе с её территории российских войск и частей спецназа. Ситуацию в Нальчике удалось разрешить лишь в октябре 1992 года после волевых действий президента республики Валерия Кокова и центральной российской власти. Борьба Абхазии против Грузии в 1992-1993 гг. получила поддержку со стороны Международной черкесской ассоциации и Конгресса кабардинского народа. Фактически официальную поддержку Абхазии оказал и президент Республики Адыгея Аслан Джаримов. Поддержка Абхазии этнонационалистическими движениями и республиканскими лидерами северокавказских субъектов РФ не могла не оказать существенного влияния на российскую политику на грузино-абхазском театре. Во многом боязнь повторения «чеченского сценария» в других кавказских нацреспубликах в составе России способствовала появлению «абхазского крена» в ее действиях.
И сегодня министром обороны Республики Абхазия (он одновременно занимает пост вице-премьера, притом, что это — не калька с «ивановского казуса» в России, Сергей Багапш назначил Сосналиева министром обороны и вице – премьером до аналогичного кадрового решения в Москве) является этнический кабардинец Султан Сосналиев. Бывший полковник Советской Армии, в годы грузино-абхазского вооруженного конфликта 1992-1993 гг. зарекомендовал себя как эффективный военачальник. Сосналиев стал министром обороны Абхазии вторично. За участие в военных действиях против грузинских войск правительство Ардзинба отметило Сосналиева званием генерала и орденом Леона (высшим орденом Абхазии). Сосналиев принимал самое деятельное участие в разработке плана по штурму Сухуми в сентябре 1993 года.

В ходе Кодорского кризиса 2006 года в Абхазию приезжало около 120 человек из КБР. Сергей Багапш, президент Абхазии вел с ними переговоры, проводил обсуждения на предмет возможного их участия в защите Абхазии случае силового давления Грузии. В 2006 году Союз абхазских добровольцев в Адыгее объявил о самороспуске. Но интересна мотивировка — «чтобы не дублировать работу государственных и других общественных структур». При самороспуске было также объявлено, что верность Абхазии остается главной чертой участников бывшего уже Союза. В случае силового решения абхазской проблемы на сторону Абхазии встанут и представители адыгских общественных организаций из Карачаево-Черкесии (черкесские и абазинские организации) и даже отдельных представителей власти. Во время обострения ситуации в Кодори Абхазию посетил глава Абазинского района Карачаево-Черкесии (КЧР) Уали Евгамуков. Он заявил о необходимости поддержки граждан России в Абхазии в случае военного обострения ситуации.

Схожая ситуация и в Южной Осетии. В России нет, и не было Северной Аджарии, а потому российская реакция на свержение экс-главы аджарской автономии Аслана Абашидзе была не в пример той, которая была сделана на попытку цхинвальского блицкрига Грузии в 2004 году. Тбилиси постоянно апеллирует к проблеме грузинских (точнее, мегрельских) беженцев из Абхазии. Но фактически замалчивает исход осетин из Грузии в начале 1990-х гг. В довоенной Грузии за пределами Южной Осетии проживало около 100 тыс. осетин. В бывшей же Юго-Осетинской АО (по данным на 1989 г.) насчитывалось 63, 2 тыс.чел. осетин. Они были на пятом месте среди этнических сообществ республики после грузин, армян, русских и азербайджанцев. Их общее число превышало численность компактно проживавших абхазов (по последней Всесоюзной переписи 1989 г. численность абхазов равнялась 93 тыс. чел.). До военных действий 1990-1992 гг. осетины проживали главным образом в Тбилиси (33.318 чел.), Цхинвали (31.537 чел.), Гори (8.222 чел.), Рустави (5.613 чел.). Сейчас численность осетин в Грузии составляет около 30 тыс. чел. Об их реальном положении трудно судить, поскольку соответствующий мониторинг практически не проводится, а доверять заявлениям официального Тбилиси о полном соблюдении прав и свобод осетин-граждан Грузии сегодня нет никаких оснований. Между тем практически все беженцы из внутренних областей Грузии (а к ним в ходе боевых действий добавились и жители Южной Осетии) обосновались в российской Северной Осетии (включая и Пригородный район, территорию спора между этой республикой и Ингушетией). Именно эта категория населения Северной Осетии оказалась наиболее восприимчива к националистической риторике северо-осетинских политических лидеров начала 1990-х гг. В ходе осетино-ингушского конфликта 1992 года (первого вооруженного противоборства на российский территории) выходцы из внутренних областей Грузии и Южной Осетии сыграли весьма значительную роль. В этой связи становится понятна жесткая реакция российского руководства на любые жесткие действия и милитаристскую риторику Тбилиси (например, заявление экс-министра обороны Грузии Ираклия Окруашвили по поводу встречи нового года в Цхинвали). Новые волны беженцев на территорию Северной Осетии еще больше «заморозят» непростые осетино-ингушские отношения.

Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в результате этнонационалистической политики Звиада Гамсахурдиа в начале 1990-х привело к завязыванию конфликтного узла на севере Дагестана. Аварцы, переселившись в Ногайский, Кизлярский и Тарумовский район Дагестана, вступали в конфликт с русскими и ногайцами. Для многих русских жителей северной части Дагестана расселение кварельских аварцев в районе Южно-Сухокумска рассматривалось не иначе, как продуманная акция республиканского руководства по созданию буфера между Кизлярщиной и Ставропольем. Самими же кварельскими аварцами такое переселение также воспринималось неоднозначно, поскольку их, жителей горных долин разместили в степной зоне, климатически резко отличавшейся от их прежней среды проживания. Как следствие – отток русского населения из северных районов Дагестана.
Проблемы этнонационального развития дагестанских народов Азербайджана (лезгины, аварцы) находятся в сфере пристального внимания властной элиты Дагестана. «Чеченский фактор», а также конфликт из-за Нагорного Карабаха на протяжении всех 1990-х существенно ухудшал двусторонние российско-азербайджанские отношения. Разрешение «чеченского вопроса» не в последнюю очередь зависит от стабилизации ситуации в Ахметском районе Грузии (Панкисское ущелье).

Таким образом, обеспечение безопасности на российском Кавказе немыслимо и неотделимо от стабильности в Грузии, Армении и Азербайджане. Именно поэтому с момента распада СССР РФ взяла на себя бремя геополитического лидерства на Южном Кавказе. В декабре 1991 г. в Содружество независимых государств (СНГ) вошли Россия, Армения и Азербайджан. В 1994 г. к СНГ присоединилась Грузия. СНГ задумывался как площадка для интеграционных проектов республик бывшего СССР. Однако степень эффективности этого института вызывает серьезные сомнения, как у российских, так и у зарубежных экспертов. «Кавказская секция» СНГ быстро разошлась по группировкам, имеющим собственные экономические и геополитические интересы, зачастую не пересекающиеся. Попыткой выстроить интеграционную стратегию в сфере безопасности стало заключение Договора о коллективной безопасности (ДКБ) 15 мая 1992 г. Договор подписали такие кавказские державы, как РФ и Армения. В сентябре 1993 г. к ДКБ присоединились Азербайджан и Грузия. ДКБ вступил в силу в 1994 г. Устав Договора предполагал совместные действия государств-подписантов по отражению военной агрессии против одного из участников ДКБ. Однако, как и СНГ, ДКБ не стал действенным инструментом кавказской геополитики. В 1999 г. лидеры Азербайджана и Грузии отказались от пролонгации договора и вхождения в ОДКБ (Организация Договора о коллективной безопасности, создана в 2002 г.). Впоследствии они не единожды констатировали декларативный характер ДКБ.

Более действенным инструментом российского влияния на юге Кавказа являются миротворческие операции, проводимые РФ. С июля 1992 г. Россия осуществляет миротворческую миссию в зоне грузино-осетинского конфликта, а с июля 1994 г. – в зоне грузино-абхазского конфликта. Осенью 1993 г. с помощью сил Группы российских войск в Закавказье (ГРВЗ) была остановлена внутригрузинская гражданская война между сторонниками Шеварднадзе и свергнутого президента Звиада Гамсахурдиа. При этом эффективность российских миротворческих операций оказалась намного выше аналогичных мероприятий США и их союзников в Сомали, Руанде или Косово. Российская дипломатия сыграла значительную роль в урегулировании армяно-азербайджанского конфликта из-за Нагорного Карабаха (разработка конкретных мер по прекращению огня в 1994 г.). Именно российские миротворцы смогли обеспечить возвращение порядка 50 тыс. беженцев мегрелов в Абхазию (по сухумским данным эта цифра составляет 70 тыс. чел.). Они же не допустили массовых этнических чисток и депортаций в Южной Осетии.
Между тем российское миротворчество и военное присутствие на территории государств Южного Кавказа воспринимается в Грузии, Армении и Азербайджане неоднозначно. Если в Армении российское военное присутствие рассматривается как фактор обеспечения национальной безопасности, то в Грузии оно видится как акт «оккупации и аннексии». В ноябре 1999 г. на Стамбульском саммите ОБСЕ РФ и Грузия пришли к договоренности о выводе с территории Грузии российских баз. В 2006 г. начался «окончательный вывод» российских военных баз с грузинской территории. Сегодня грузинский истеблишмент ведет борьбу за вывод российских миротворцев из зон «замороженных конфликтов». Российское военное присутствие в Азербайджане по сравнению с Грузией и Арменией минимально. Фактически речь идет о единственном объекте – Габалинской РЛС (радиолокационной станции). РЛС, расположенная на южном склоне Кавказского хребта, играет важную роль для обороны южных рубежей РФ. В январе 2002 г. лидеры России и Азербайджана подписали соглашение, по которому российская сторона возьмет в аренду (сроком на 10 лет) базу «Дарьял» рядом с Габалой за 7 млн долл. США в год.
В начале 1990-х представители российской политической, деловой элиты, силовых структур на кавказском направлении имели определенную фору перед их коллегами из США, Турции, Ирана, стран Европы. Советское прошлое объединяло российских чиновников, бизнесменов и лидеров новых независимых государств. Однако, начиная с середины 1990-х гг., российское геополитическое преимущество постепенно исчезало. Сработал инерционный эффект. В российском руководстве преобладало мнение о том, что бывшие советские республики «по умолчанию» будут придерживаться пророссийской ориентации. Принцип «национального эгоизма» всерьез в расчет не принимался. Но, прежде всего, российская элита не смогла предложить Грузии, Армении и Азербайджану привлекательный модернизационный проект. В результате пророссийская ориентация стала ассоциироваться с просоветской, что не способствовало усилению позиций РФ на юге Кавказа. Сегодня помимо квазисоветского проекта Москва пытается общаться с бывшими союзными республиками посредством политики «энергетического империализма», которая пока еще нигде не принесла РФ успехов (напротив она способствовала отдалению Грузии и Азербайджана, их консолидации и усилила изоляцию нашего стратегического партнера- Армении).

Таким образом, «инерционное» развитие российской политики на Кавказе себя исчерпало. России предстоит, во-первых, вести конкурентную борьбу с американскими и европейскими проектами (в которых заинтересованы проигравшие стороны региональных конфликтов), во-вторых, продолжить политическое разрешение «замороженных» этноконфликтов. И все это в условиях, когда советский «запас прочности» исчерпан, к власти пришли и еще придут новые поколения политиков, никак не связанных с Россией и уж тем паче с Советским Союзом. Россия будет иметь дело с «поколением Саакашвили», то есть с людьми, более амбициозными и не имеющими страха перед «великой державой». Поэтому сегодня у России на юге Кавказа выбор как никогда невелик. Надежды на абсолютное политическое доминирование следует отложить до лучших времен. Сейчас необходимо срочно обозначить приоритеты российской политики в регионе, озвучить их и последовательно защищать. Россия должна четко определить пределы своих возможных уступок и отступлений, увязав их с безопасностью на российском Северном Кавказе. Российское присутствие на юге Кавказа (включая и военный формат) не является вопросом ее «имперского возрождения». Обеспечение стабильности в бывших республиках Закавказья – принципиальное условие для мирного развития внутри самой России, сохранения ее государственной целостности. Но наши «особые» интересы (и даже политическую неуступчивость) необходимо обосновывать на языке, принятом в США и Европе. Хотя бы потому, что это современный политический язык. Таким образом, российская кавказская политика должна, наконец, приобрести смысл и самоценность, а не выступать в роли падчерицы политики советской. Россия на юге Кавказа сегодня не может «сосредоточиваться», она должна действовать. Увы, но «агентов» этого действия на российском политическом небосклоне сегодня не видно…